Те, кто выжил - Страница 45

Только бы не остановиться, не упереться в глубокую канаву, через которую «унимогу» не перебраться, не застрять — тогда догонят, найдут по следам, которые мы оставляем за собой — такие четкие, что их, наверное, даже из космоса видно, — и расстреляют. Летят комья грязи из-под мощных колес, шелестит трава.

Есть мостик, точнее, еще одна перемычка, перескочили поля, понеслись вдоль узкого канала, опять свернули… еще канава, но через нее грунтовка идет, преодолели. Дорога, нормальная, асфальтовая, многополосная. Надо бы налево свернуть, подальше от врага, но сразу мысль в голове: «Именно там искать и будут!» — поэтому направо, опять в сторону водохранилища. Нырок в тоннель, над головой не дорога, а канал, затем вперед по асфальту, к скоплению гигантских, как здесь принято, теплиц. Между ними проезды — их много, лабиринт настоящий, поди еще найди нас там. Надо останавливаться, я же слышу, как сзади дышит Дрика, это не царапина, это…

Треск проломленных кустов, поворот налево, направо, еще налево, с обеих сторон стены из полупрозрачного пластика, натянутого на легкий каркас, за каждой такой стеной стена зарослей. Все, стоп!

Машина даже юзом прошла немного, качнулась взад-вперед, гулко скрипнули тормоза. Перепрыгнул на заднее сиденье, уже сплошь залитое кровью, потащил из-за него фельдшерскую сумку — ту самую, которую везу еще из Аризоны, с помощью которой Дрика мне лицо латала.

— Ты как? Куда тебя?

Бледная как смерть, изо рта кровь и пузыри, смотрит на меня, и даже не пойму, видит или нет. Разгрузка вся кровью пропитана, хоть выжимай, кровь откуда-то даже на пол капает. Сжал стопоры застежек, откинул тяжелую переднюю часть карриера с магазинами и не сдержался, охнул вслух. Майка буквально сочилась кровью, и текла она не из одной раны. Рванул из кармана нож, одним махом располосовал ткань от горла донизу, растянул в стороны, чувствуя, как уходит почва из-под ног, как наваливается тяжелое отчаяние. Не спасу. Не смогу. Нечем, не умею, не знаю как.

Кот, собравшись в комок, сидит на сумках, сваленных кучей за спинкой сиденья, испуганно таращится на меня желтыми глазами. Хоть бы ты чем помочь мне мог…

Дрике попали в спину, пули прошли насквозь, почти не заметив такой преграды, как ее тощее тело. Одно выходное отверстие, вздутое, с надорванными краями, пенящееся пузырями, было прямо над правой ее грудью, а еще одно, кровь из которого лилась медленным вязким потоком, темная, было под ребрами. И еще штанина — она тоже в крови, я не знаю даже, за что хвататься.

Рванул застежки сумки, понимая, что не смогу придумать ничего, кроме повязки. Бинт, подушка. Куда сначала? Нижняя рана страшнее, из нее течет неумолимо, непонятно вообще, откуда в этой девочке столько крови, как она еще жива. Прижал к ране тампон, опять замер: как бинтовать? Можно ее переворачивать?

Услышал шепот, обернулся резко. Губы девушки шевелились, она смотрела мне в глаза.

— Что?

— Простите меня, — прошептала она так слабо, что я скорее прочитал по губам.

— Заткнись, молчи! — крикнул я на нее скорее с испугу. — Сейчас все нормально будет, перевяжу — и к людям, в госпиталь. Молчи.

— Не будет, — прошелестела она в ответ так же тихо и так же отчетливо. — Простите меня.

— Ты…

Я запнулся. Взгляд исчез. Она только что смотрела на меня, а теперь — нет, из голубых ее глаз просто ушла жизнь.

— Нет, — сказал я, и слово в тишине прозвучало жалко. — Нет, ты не…

Кот как-то жалко проблеял и уставился мне в глаза.

— Нет, — повторил я, все еще не веря в то, что произошло. — Это неправильно. Так не может быть.

Стащил с руки перчатку, прижал руку к ее тонкой шее. Нет пульса. Все. Умерла. Ублюдки убили ребенка.

Дышать получалось с судорогами, с болью, с темнотой в глазах. Вкус крови во рту, резкая боль в прокушенной губе.

Они ее убили. Она добралась сюда со мной через весь мир, а они ее убили. Ни за что. Они убили Сэма, они убили малолетнюю художницу. Они заманили ее обещанием найти ее мать, скорее всего давно погибшую, и когда не получилось захватить, убили.

Я накрыл ей лицо ладонью, закрывая глаза, и отдернул назад, словно ожегшись: на лице остался кровавый отпечаток. Судорожно схватив из сумки тампон, плеснул на него спиртом из пластикового баллончика, начал оттирать следы красного с бледной кожи. Кровь размазывалась, я почему-то злился, словно это стало самым важным. Потом замер, спохватившись:

— Нет.

Я потянул из-под сиденья рюкзачок-«мародерку».

— Нет, этого не будет, — сказал я, глядя в мертвое лицо девушки. — На ту сторону я тебя не отпущу, оставайся с людьми.

В руках у меня оказался пистолет с деревянной рукояткой и длинным четырехгранным стволом. Оттянул легкий затвор, увидел, как в казенник скользнул маленький патрон с серой пулькой. Зажмурился до огненных кругов, собираясь с духом сделать то, что сделать надо. Обязательно надо — так нельзя, нельзя дать ей вернуться оттуда, где она сейчас, нельзя!

— Прости, прости, пожалуйста, — пробормотал я, приставил ствол к маленькому уху, тоже испачканному кровью, и нажал спуск. — Нельзя по-другому, поверь мне, ты поймешь, поймешь обязательно.

Я похоронил Дрику за одной из теплиц, выкопав могилу в рыхлом фунте. Ни албанцы, ни мертвяки не побеспокоили меня, пока я рыл яму, пока укладывал в нее завернутое в желтый брезент тело девушки, удивительно, нереально легкое, почти невесомое. Уже в яме я откинул брезент, посмотрел в ее спокойное лицо. Я сделал для нее, что смог, отмыл всю кровь, даже переодел. Положил на грудь ее «глок», сложив поверх него руки в перчатках. Она погибла в бою, как воин, пусть так и покоится.